Имя Виктора Пелевина прочно вошло в список известных, самых читаемых авторов современности. Его произведения вызывают огромное количество откликов, рождая подчас самые противоречивые точки зрения даже среди известных критиков. Множество публикаций о «феномене Пелевина» заставляют внимательнее отнестись к автору, доказывают актуальность и современность его произведений. И о природе «феномена Пелевина» сказано немало, что также обязывает пристальнее присмотреться к его творчеству.

Однако, сопоставляя различные точки зрения о романах, повестях и рассказах Виктора Пелевина, можно заметить нечто общее в словах ведущих критиков, принимаемое ими, но замечаемое вскользь, без необходимых, на мой взгляд, пояснений и комментариев. Речь идет о мифотворчестве автора, об использовании им некоего «мифа», исследовании мифологического сознания.

Проблема мифотворчества и мифа для литературоведения ХХ века достаточно актуальна, в полной мере о ней заговорили, имея в виду модернистские романы, в частности Т. Манна, Джойса, Кафки, Апдайка, в которых исследователями прослеживается явная связь с классической мифологией (1). Одновременно политическая или «государственная» мифология становится в последнее время объектом пристального изучения, влияние ее на литературу не отрицается, но и в значительной мере не исследовано. Проблема ремифологизации политического мифа в современном романе — так же нова и актуальна в связи с возросшим в России и за рубежом интересом к творчеству Пелевина. Исследование мифотворчества Виктора Пелевина, создающего оригинальный авторский миф, сочетающий и трансформирующий мифологию второго порядка, прежде не проводились, как, по-видимому, не находилось авторов, рассматривающих в мифологическом ключе уникальность современной историко-политической ситуации в России.

Известно, что реальные исторические события и трактовка исторических событий государством несколько отличаются в силу идеологических задач стоящих перед государством (укрепление государственной власти, обоснование существующей политической системы, воспитание подрастающего поколения и т.д.). В годы революции Советское государство создавало собственную официальную идеологию (2) и официальную историю, которая вполне может трактоваться как миф, так как отвечает практическим целям, претендует на концептирование окружающей действительности, исключает неразрешимые проблемы (3). «Революционный миф — плод воображения и воли, который имеет те же корни, что и любая религия, поддерживающая определенный моральный тонус и жизнестойкость масс.»(4) Таким образом, в политическом мифе трансформировалась история в соответствии со значимыми социальными и политическими задачами. Затем происходит освоение политического мифа культурой определенной эпохи, что приводит к возникновению художественного воплощения мифа (5), так как и литература, и кино, и сценическое искусство — средства воздействия на общественное сознание. Появляются типические герои, образы реальных исторических лиц идеализируются, приближаются к некоторому «героическому» типу. Таков образ народного героя Чапаева в одноименном романе Фурманова: «Отметая все мелкое, ненужное, второстепенное, Дмитрий Фурманов отобрал лишь основное и обязательное, что делало образ Чапаева типическим и сохраняло в нем в то же время человеческие качества, присущие только одному Чапаеву»(6),«…в книге образ начдива овеян дыханием романтики»(7).

Через литературу и кино (Фильм Васильевых) политический миф становятся достоянием культуры и массового зрителя (читателя). Создается новая мифология в массовом сознании. Это — мифология второго порядка по отношению к политическому мифу, которая так же становится официальной, так как не противоречит ему, а подтверждает идеологические установки. В качестве мифологических героев в этом случае выступают знаковые фигуры (8) в истории политического государства, важные для государственной истории и идеологии, сохранившие, однако, имена литературных героев, либо реально существовавших людей и некоторые присущие им черты, обеспечивающие «узнавание» и уничтожающие сомнение в реальности их существования. Такой знаковой фигурой становится в начале 20 века В.И. Чапаев, его биография обрастает «житийными» чертами, описывая путь от выходца из семьи батрака до народного заступника.

Книгу Фурманова следует считать историческим романом: «И ход событий и результат в нем (в романе) должен совпадать с общепризнанной историей. Автор может лишь домыслить нужные ему детали, не меняя общей канвы...»(9).

Вплоть до 1940 года миф о Чапаеве не теряет своей актуальности — происходит установление и упрочнение Советской власти, которой требуется пример для воспитания патриотических чувств, образец социалистического мышления и самоотречения во благо социалистической республики (Культурный герой), устойчиво противостоящий образу буржуазного врага (Хаоса).

В предвоенные годы и годы ВОВ миф о Чапаеве еще более сакрализируется. Образ Чапаева в народных преданиях часто приобретает былинные черты, Чапаев предстает персонажем, которого смерть не берет , что делает возможным возникновение «альтернативных историй»(11), подобных боевому киносборнику 1941 г. — Чапаев выплыл и повел Красную армию на немецко-фашистских захватчиков (12) (Реинкарнация культурного героя). Однако появляются и первые шуточные повествования о Чапаеве, основанные на событиях, описанных в романе Фурманова.(10)

После «холодной войны», когда внешняя и внутренняя политическая система изменилась и факты, касающиеся тоталитаризма в Советском Союзе, стали достоянием общественности, начинается процесс демифилогизации — хотя бы в силу того, что новые факты поначалу не укладываются в официальную историческую картину. В результате несовпадения реального и идеологического окружения, ослабление государственной идеи и наличия явных противоречий внутри политической мифологической картины мира, происходит прозрение общественного сознания, миф подвергается трансформации. Возникают злободневные анекдоты о Чапаеве. Герой сохраняет имя, антураж, но с другой стороны, становится выразителем национального характера, оставаясь при этом символом определенной эпохи. Большинство анекдотов о Василии Ивановиче построены по принципу вопроса-ответа, диалога между Чапаевым и его ординарцем Петькой. Нередко героями анекдота становятся так же другие персонажи романа Фурманова (даже сам автор) и фильма Васильевых (13). Типаж начальника — подчиненного, или учителя-ученика, как символов революционной эпохи в контексте современной истории служит возникновению комического, анекдотическая ситуация рождается на стыке двух исторических пластов. Таким образом, старый способ мышления становится предметом преобразования, вызывающим смех.

В конце ХХ века мифологическое сознание общества активизируется. Причины его активизации объективны:

• Распад СССР, утрата опор типового общественного сознания и нужда в новых ориентирах.
• Утрата доверия к позитивной мифологии и любым идеологическим движениям (ввиду их дискредитации).
• Мировой кризис. Экологические проблемы, перенасыщенность мира оружием массового поражения. Активизация религиозных пластов сознания.
• Маркированность эпохи — конец столетия. (В итоге — ожидание конца времен.)(14)

Миф, как гармонизирующее начало, содержащее вечные и неизменные ценности становится некой опорой в зыбком изменчивом мире. Происходит ремифологизация и Чапаевского мифа. Возникает мифология третьего порядка, учитывающая произошедшие в массовом сознании изменения. Ее можно определить как «личное мифологизирование».

История Чапаева в романе Пелевина, на мой взгляд, и есть «личное мифологизирование», один из приемов которого в соединении «криптоистории(15)» — неправдоподобной, но в целом укладывающейся в чреду известных исторических фактов и «альтернативной истории», так как картина современного общества ХХ века хоть и представлена в виде бреда главного героя, однако не теряет для читателя своей актуальности.

Необходимо пояснить значение терминов «альтернативная история» и «криптоистория». В употребление они введены А. Шмалько, в статье «Нечто о сущности криптоистории», однако в этой же статье А. Шмалько выделяет в романе Пелевина лишь один из них, криптоисторию, что, на мой взгляд, неточно. По определению автора работы термины «альтернативная история» и «криптоистория» рассматриваются в связи с известными историческими фактами и событиями, «The primary history (16)», которая лежит в основе исторических романов. Автор исторического романа следует канве реальных событий, повороты сюжета подчинены исторической хронологии, отличия, возникающие как результат художественного творчества, много раз оговариваются и не влияют на финал произведения, верный с исторической точки зрения. «Альтернативная история» — изображение в произведении поворотного момента, в результате которого весь ход и результаты исторического процесса меняются и в дальнейшем далеко не совпадают с реалиями. Появляется «альтернатива» истории, «что было бы, если:». Фантастический сюжет таких произведений (17) подчинен своей логике, их финал противоречит истории. Термин «криптоистория» более сложен, так как основан одновременно на фактах и вымысле, который сложно опровергнуть ввиду неполноты доступных нам исторических данных. Автор подсказывает читателю, что подобные «тайные» факты существуют, но скрываются от него государством, обществом и т.д. Сюжет подобных произведений (18) подчинен исторической хронологии, возникающие отличия объясняются «тайным заговором против истинной истории» и претендуют на реальность, финал произведения двойственен — верный с исторической точки зрения результат имеет иные причины и приобретает иное смысловое наполнение.

К творчеству В. Пелевина вполне применимы оба термина и связано это не в последнюю очередь с постоянным нарушением времени и места в романе, выходов героя в прошлое и будущее — одной из черт модернистского произведения. Мифологическое время в романе вытесняет объективное историческое время, поскольку действия и события определенного времени повторяются во времени ином, представляются в качестве воплощения вечных прототипов. Мировое время истории превращается в безвременный мир мифа, что находит выражение в пространственной форме. Время зависит от наполняющих его действий героя. — а это уже ситуация мифа-сказки. (19)

Присутствие криптоистории в романе Пелевина наглядно. Чапаев выпадает из реальной истории и «революционный период» романа так же заканчивается исчезновением Чапаева из реальности, бои чапаевской дивизии с белогвардейцами имеют место и в истории и упоминание в романе, Фурманов, Котовский, Чапаев, Ленин, Брюсов даже Жербунов (в истории Жебрунов) и Барболин — реальные исторические лица, однако причины поступков, сущность и поведение героев вымышлено, образы их лишены исторического правдоподобия. Альтернативная история явно в романе не присутствует, но ее законы в произведении соблюдаются — комиссаром Чапаева становится поэт-декадент, Чапаев появляется в современной Москве. И то, что главный герой понимает, что современная действительность — мир Котовского, вернее, миф, им созданный (20) (один из многих), так же указывает на альтернативную историю. Принцип альтернативной истории позволяет Пелевину выстроить такую картину мира, в котором основные действующие лица оказываются нашими современниками.

В романе Пелевин широко использует фольклор о Чапаеве, как источник конкретных образов (21), создает свой миф о Чапаеве, увидев в анекдотах о Чапаеве аналог буддийской сутры (22) (коан, гун-ань (23)), сходную диалоговую форму коана, не имеющего логического ответа, и анекдота, содержащего абсурдный ответ. И для главного героя анекдот является средством создания мифа-реальности (24).

Поэтика мифологизирования так же предполагает известное противопоставление универсальной психологии и истории, мифологический синкретизм и плюрализм, элементы иронии и травестии. Она использует циклическую ритуально — мифологическую повторяемость для выражения универсальных архетипов и для конструирования самого повествования, так же как и концепцию легко сменяемых социальных ролей (масок), подчеркивающих взаимозаменяемость, «текучесть» персонажей (Чапаев — и начдив и белый офицер и гуру//Петька — и ординарец, и поэт-декадент и пациент психбольницы//Котовский — и олигарх и красный командир и адепт, Фурманов — вождь ткачей и представитель красного Хаоса и т.д.) .

Один из инструментов мифологизирования — бинарная логика, естественно, используется Пелевиным. Присутствует оппозиция там/здесь, внутреннее/внешнее, центр/периферия, причем границы между ними размыты, неопределяемы.

Интерес к социальным характерам в романе Пелевина уступает место изображению «эвримена» и универсальной глубины человеческой души, героем становится «любой» человек, часто выпадающий из социальной среды, человек сам по себе, безотносительно к эпохе и социальной группе. Это Петр Пустота, человек «непонятного времени», о котором словами Тимура Тимуровича сказано: «Вы как раз принадлежите к тому поколению, которое было запрограммировано на жизнь в одной социально-культурной парадигме, а оказалось в совершенно другой…» (25)

Исходя из вышеперечисленного, можно сделать выводы об использовании мифологии второго порядка в романе Пелевина «Чапаев и Пустота“, о наличии в нем авторских приемов мифотворчества и о возможности их определения. Следует говорить о применимости к роману Пелевина методов анализа, используемых Мелетинским в исследовании некоторых зарубежных модернистских произведений, а также о необходимости рассмотрения сюжета романа с точки зрения альтернативной истории и криптоистории с целью выявления авторских принципов построения мифа. А в перспективе, судить так же о закономерностях в соотношении между такими явлениями, как реальная история, политическая мифология и порожденная ее крахом литература.

1. Е.М. Мелетинский Поэтика мифа./ «Восточная литература» РАН\ М.,2000 г.
2. Здесь и далее под идеологией понимается совокупность идей, политических лозунгов, преданий и философских концепций; не являясь религиозной по сути, идеология имеет целью манипулирование и управление людьми путем воздействие на их сознание. — подр. см. Всемирная энциклопедия. Философия / «АСТ» Москва, / Современный литератор / «Харвест» Минск 2001 г. Ст. Идеология. С. 386.
3. Мелетинский «Миф и ХХ век»
4. Слова Ж. Сореля. Цитата взята из книги Мелетинского Е.М. Поэтика Мифа.«Ремифологизация в философии и культурологии» / «Восточная литература» РАН / М., 2000 г. С 27.
5. Словами Шеллинга: «Мифология есть необходимое условие и первичный материал для всякого искусства». Исходя из того, что мифология символизирует вечные начала и является материалом всякого искусства, Шеллинг считает, что мифотворчество продолжается в искусстве и может принять вид индивидуальной творческой мифологии. — см. там же c 18, 20.
6. Вл. Разумневич «Роман о легендарном начдиве»/ М., Просвещение 1979. c. 29.
7. Там же., С.60.
8. Будучи самостоятельным объектом, знаковая фигура служит для обозначения чего-либо другого, т.е. является символом (как следствие — образцом в положительном плане и негативом в отрицательном) определенного мышления, образа действия, поведения. / Всемирная энциклопедия философии/«АСТ» Москва,/ Современный литератор / «Харвест» Минск 2001 г. Ст. Знак c.372
9. Андрей Шмалько «Нечто о сущности криптоистории»/альманах «Наша фантастика. Звездный мост 2001» Центрполиграф, М. 2001 г. С.409.
10. В. М. Сидельников «Писатель и народная поэзия»/Чапаев в устной поэзии и творчестве Фурманова/Современник М., 1974 г. С.26.
11. Андрей Шмалько «Нечто о сущности криптоистории»/альманах «Наша фантастика. Звездный мост 2001» Центрполиграф, М. 2001 г. С.409. В АИ автор сознательно меняет ход и результаты исторического процесса.
12. Там же. С 409
13. Сост. Иванова О.Ю. Анекдоты и тосты/Русич/Смоленск 1996 г. С. 7–32.
14. «Вопросы литературы» 1993 г. №3, В. Земсков «Мифосознание в кризисную эпоху» стр322–323.
15. От гр. Kriptos — тайный, скрытый. Криптоистория исходит из очевидного и вероятного, из данных предпосылок, домысливая известные факты, искажая их логику (с научной точки зрения), но в целом никак не меняя известную нам историю. Сама возможность криптоистории появляется ввиду неполноты наших исторических знаний. — . Андрей Шмалько «Нечто о сущности криптоистории»/альманах «Наша фантастика. Звездный мост 2001» Центрполиграф, М. 2001 г. С.409–412.
16. (англ) Первичная история
17. Г. Уэлс «Война миров»,Г. Тартлдав «Флот вторжения», А.Мирер «Дом скитальцев».
18. В. Соловьев «Великий розенкрейцер».
19. Мелетинский Е.М. Поэтика Мифа./«Восточная литература» РАН/ М., 2000 г С.319
20. В. Пелевин «Чапаев и Пустота»/ВАГРИУС/М., 2001 г. С.315, 339.
21. Фольклор в качестве второго потока словесного искусства, насыщенного традиционной символикой, может оказаться и источником конкретных образов, и питательной почвой мифологической интуиции для писателей различных эпох. — Мелетинский Е.М. Поэтика Мифа. / «Восточная литература» РАН/ М., 2000 г. С.160.
22. Генис А. Беседа десятая: Поле чудес. Виктор Пелевин / Звезда. — 1997. — № 12. — С.230–233.
23. Коан (яп), гун-ань (кит) — загадка или вопрос, не имеющая логического решения с точки зрения дискурсивного мышления. /Нестеркин С.П. Некоторые философско-психологические аспекты чаньских гун-ань./ Философские вопросы буддизма / Наука, Новосибирск 1984 г. С.73.
24. Пелевин «Чапаев и Пустота»/ВАГРИУС/М., 2001 г. С. 339.
25. В. Пелевин «Чапаев и Пустота»/ВАГРИУС/М.,2001 г. С.44.